Барашек с площади Вогезов - Страница 31

Только добравшись до вершины – заметьте, мы добрались до нее в полном молчании, – я поняла, что на самом деле мне повезло наслаждаться великолепной физической формой того, кто шел впереди, видеть его икры с перекатывающимися мускулами, видеть его широкий, как у лошади, круп… ну, или как там это называется.

Я присела на три минуты, чтобы перевести дыхание, но на самом деле дыхание перехватило. В жизни есть мгновения, за которые потом всегда будешь благодарить Бога, если это действительно Он создал все это. Впечатление было сильным, я никогда такого не переживала. Передо мной развернулся даже не пейзаж… я не могу подобрать нужного слова. К звукам и свету добавлялись ароматы, которые невозможно было определить по отдельности, и это невероятное, раздражающее все рецепторы воздушное прикосновение создавало совершенную мизансцену.

– Ты чувствуешь запах мастикового дерева? – спросил Ангел.

У меня не было корсиканского носа, и я никак не прореагировала, хотя и отметила про себя, что он произнес необыкновенно длинную речь.

Мы с ним сидели одни посреди горного цирка, вокруг нас плясали голубые и желто-красные отсветы, было также много зеленого. Когда я осознала, что красота жизни дается бесплатно, то спросила себя, а что я, собственно, забыла в магазине «Бомпар», куда ходила, как мне всегда казалось, за красотой.

Ангел протянул мне бутылку газированной воды «Орецца», по сравнению с которой вода «Шательдон» показалась газировкой дикарей. Прежде чем дать бутылку, он отвинтил крышку, и я, конечно же, отметила этот жест, подумав: «Как это мило…» Такой нехитрой фразой можно было сопровождать многие его действия. Для Ангела было вполне естественно столкнуть булыжник с дороги, по которой я шла, пододвинуть ко мне сахарницу, когда собиралась пить кофе, приглушить звук телевизора, если я не слышала разговор за столом (вне дома шум мне не мешал, природа не может быть бесшумной), – столько приятных знаков внимания, которыми я не была избалована раньше.

Было и кое-что другое. Он клал мне руку на бедро, объясняя предмет разговора за столом, он склонял мою голову к себе на плечо и удерживал ее в таком положении, ожидая от меня шутливой реакции, как это бывает в дружеской компании, он удерживал меня за плечи – приобнимал, – когда я мыла посуду. Городскому мужчине, даже тому, кто делает стойку при женщине, это показалось бы чрезмерной откровенностью, задевающей добропорядочность нравов, фу.

Не знаю, что там думали домочадцы и прочие гости мадам Антон, но они упорно не замечали всех этих обращенных на меня знаков внимания или же просто смотрели в сторону, и меня это смущало. Я пыталась философствовать: «Ничего не происходит…» Смущало… Удивительно, но у Ангела получалось смущать даже такую нахалку, как я. Может быть потому, что распространенное на Корсике целомудрие проникло и в меня, а может, просто Бог просочился сквозь поры моей кожи.

Мы молча сидели, и когда я наконец отвлеклась от бесконечно красивой картинки, я оглядела себя и ужаснулась. Ни дать ни взять, жертва аварии на горной дороге. Грязные ноги исцарапаны, руки – не меньше. Подозреваю, что и лицо было чумазым, а мой пастух, покрытый медным загаром, сидел незапятнанный.

Царапины и царапины, никакой боли я не ощущала и чувствовала себя прекрасно. Может быть, мне здесь сделали какую-то прививку, пока я спала? В Париже, случись такое, я бы умерла в ужасных страданиях. Но на Корсике я не хотела умирать – я хотела жить. Ангел бросил равнодушный взгляд на мои ноги и снова вперил взгляд в панораму, и я окончательно успокоилась. Я находила потрясающим, что у него глаза пятнадцатилетнего мальчика и одновременно взрослого мужчины.

Мы сидели и молчали еще минут двадцать, прежде чем отправиться к месту, откуда доносились звуки колокольчиков. Идти было легче, и виды открывались не хуже, чем в кино, хотя это очень слабое сравнение. На плато паслось стадо, похожее на то, какое мы обычно видим на глянцевых открытках, чуть дальше находился каменный дом, совсем маленький, высокому человеку в нем пришлось бы нагибать голову; к дому примыкала игрушечная пристройка с двумя крохотными оконцами и качающейся на ветру дверью. Как оказалось, дом предназначался для овец, а пристройка – для нас, упс. Немного подумав, я решила, что все правильно, в конце концов, овец было много, а нас – только двое.

Ангел сначала заглянул в овчарню, чтобы проверить, нет ли там мертвого или больного животного, а затем мы вместе вошли в жилое помещение. Там не было ничего, кроме свечей, односпальной кровати, покрытой льняной простыней, более плотной, чем на лучших распродажах, но, понятно, никогда не знавшей глажки, шерстяного одеяла в коричневую клетку, подушки и толстой книги на земляном полу, лежавшей названием вниз. Из мебели была только паутина, неохватная, как гамак, и примерно такой же толщины.

Ангел сказал:

– Ну вот.

Я сказала:

– Это прекрасно, – потому что так и думала.

Но он улыбнулся так, будто я соврала.

– Я пойду, – сказал он.

– Идите… – кивнула я.

Он ушел взглянуть на животных, а я на пять минут прилегла на кровать и проспала полтора часа.

Прежде чем мы занялись любовью, прошло еще много часов. В промежутках у нас было время, чтобы почувствовать, что мы действительно вместе. Мы посмотрели на овец, разрубили топором голову овечьего сыра и проделали другие жизненно необходимые дела, и эти часы показались мне бесконечно длинными и столь же бесконечно счастливыми. Я хочу все это рассказать суду, чтобы оправдать длительность моего пребывания на Острове красоты: в жизни существуют приоритеты, и Ангел был для меня Важным человеком.