Барашек с площади Вогезов - Страница 20

Ягненком мой барашек, самец по имени Бемби, был, как мультипликационный рисунок. Он был похож на лань: бежевый окрас, шерстка на спинке и даже ресницы, как у лани (у взрослых барашков некрасивые веки и ресниц почти нет). Я сожалела, что в древних текстах животные не имеют имени, и библейские и гомеровские овцы предстают анонимными героями, но тогда я была далека от всех этих историй. Мой Бемби был игривым и легкомысленным. В течение пяти лет мы с ним не разлучались ни днем ни ночью. Конечно, ему приходилось убегать с лужайки перед нашим замком, когда лил проливной дождь. Я шла за ним только несколько минут, но он и без меня знал, куда идти, как преодолеть быстрее меня тридцать шесть ступенек веранды и постучать в дверь копытцем. Его стуки не нравились родным, это было похоже на стук в столярной мастерской семнадцатого века, но прислуга все-таки открывала дверь.

Он не любил, когда я уходила в школу, потому что меня не было слишком долго. В отместку он поедал мои учебники, но я скрывала его преступления. Едва вернувшись из школы, я принималась целоваться с Бемби. Его язык был шершавым, я закрывала рот, и он переставал лизаться, когда замечал это. Барашек был очень обидчивым, а иногда даже злопамятным. Хотя нет, это было что-то вроде «мне-это-надоело».

Мои родители пытались научить его командам. Когда Бемби был совсем маленьким, его пытались, к примеру, научить уступать гостям кресло в стиле Людовика XIV, на которое он умел взбираться. В то время мой барашек был белым и чистым, и после него можно было спокойно сесть в кресло. Затем все стало хуже. Когда вырос, он дал нам понять, что стал неукротимым. Разозлившись, он упрямо опускал голову, показывая свои большие, широкие, но короткие и совсем не страшные рога, а вот лоб у него был как таран, но этим своим орудием он никогда не пользовался. У него я научилась, как мне заставить себя слушать: никогда не нападать, но упорно сопротивляться, не мигать, держать оборону на своих позициях, крепко стоя на обеих ногах. (Оборону Бемби держал у миски, вернее, их было у него целых четыре.)

Взять на руки Бемби было уже затруднительно из-за его упитанности, связанной с тем, что он ел не только траву и ветки деревьев, но также книги, электрические провода, мебельное покрытие и куски ковровых дорожек. Взрослые говорили, что ему надо сделать операцию и вытащить все, что он съел недозволенного, но я уже тогда поняла, что мнение других никак не влияет на вашу жизнь. Важно быть счастливым и жить в согласии со всем миром, который кривится, когда видит, что тебе хорошо в жизни. Единственная неприятность от такой прожорливости заключалась вот в чем – я не могла больше прижать к себе моего барашка, как раньше. Я поняла, что другой – это окончательно другой, и это далеко от того, чтобы быть определенным понятием. Речь шла о реальности, которую можно бесконечно уважать. Я поняла, что такое свобода вообще, я не говорю о моей свободе, про которую я и так все знала.

В три года Бемби весил сто двадцать кило при метровой длине туловища. Когда он стоял, я еще могла обнять его голову и покрыть ее поцелуями, а если он был в веселом настроении, мы упирались лбами и толкались, чтобы показать, как мы любим друг друга. Очевидно, что мой барашек понимал свою силу и толкался достаточно мягко для того, чтобы игра продолжалась, ведь он обладал такой мощью, что мог бы меня расплющить. Но я любила такие игры, так же, как позже любила мужчин, которые умеют хорошо пользоваться своим превосходством. Бемби был умным, и ему было достаточно увидеть мой осуждающий взгляд, чтобы ослабить натиск, ясно давая понять, что он понимает пределы шуток. Все заканчивалось к обоюдному удовольствию: я, целая и невредимая, поднималась с четверенек на обе ноги, а он ощущал свою силу, по поводу которой у меня не было никаких заблуждений. Он научил меня смирению как способу вступиться за другого, того, кто вас не обманывает. Люди охотно демонстрируют себя вежливыми, когда их об этом просят, а с Бемби я поняла, что вежливость – это естественное чувство.

Теперь могли обнимать друг друга только лежа, так как Бемби из-за своего избыточного веса уже почти утратил способность хорошо стоять на ногах. Он позволял мне отодвигать его передние ноги так, чтобы я могла прильнуть к его туловищу, а задние он вытягивал вдоль моего тела. Мне хотелось бы, чтобы он меня раздавил, но у него не было такой возможности. В этом у мужчин большое преимущество перед баранами, и конечно, мне этого будет не хватать в отношениях с новым барашком. И хотя скотоводы много сделали для улучшения пород, они не должны были работать в этом направлении.

Барашек был великолепной школой беззаветной, настоящей любви. От него я ничего не ждала – ни льстивых слов, ни даже комплиментов, и таким образом он защищал меня как от лжи, так и от душевной боли. Более того, он не проявлял ни малейшего интереса, когда я его сильно скребла, ведь ласка для барана ровным счетом ничего не значит, у него плотная шерсть и толстая кожа, и он вовсе не котенок. Правда, когда я тормошила его, он хрипел всеми своими крепкими голосовыми связками, как будто мурлыкал.

Постарев, примерно в возрасте четырех лет, он начал терять зубы. Его улыбка стала тревожной, но также обезоруживающей. Чуя зов плоти, он ощущал себя сильным, как никогда, и, за неимением поблизости овцы, проявлял свою страсть ко всем обитателям дома, кроме меня. Во время переваривания пищи его живот увеличивался раза в два… Мои родители невзлюбили его, но мне не нужен был никто другой. Как и мужчину, я не собиралась оставлять его из-за того, что он полысел. Я считала, что, если бы он прожил обычную овечью жизнь, примерно до тринадцати лет, он повел бы меня к алтарю, как ведет невесту отец, и это, понятно, случилось бы задолго до того, как я отвезла бы его на кладбище. Перейти непосредственно от барашка к замужеству – это казалось мне идеальным сценарием.